Неандерталец, как и пришедший ему на смену человек современного вида,  добывал еду охотой и сбором дикорастущих плодов, съедобных кореньев и трав.  Он жил и охотился в окружении опасных, несущих смертельную угрозу  зверей, и одним из таких грозных хищников был пещерный медведь. Охота была сопряжена с риском для жизни, требовала времени и значительной затраты сил, ведь все вооружение того времени состояло из дубинок, камней, привязанных к палкам и заостренных кольев. По этой причине были широко распространены колдовские обряды, связанные с охотой. Их совершали  для того, чтобы усилия охотников не пропали даром, чтобы они вернулись с достойной добычей, гарантирующей группе сытость и благополучие хоть на какое-то время...  Именно у неандертальцев засвидетельствован культ пещерного медведя в его первобытном варианте (см. медведь), культ, переживший тысячелетия и дошедший до наших дней в форме медвежьих праздников народов Севера. Мы можем строить только предположения, как бы могло происходить  дальнейшее развитие неандертальцев, если бы они не были вытеснены новым типом человека, развившемся в различных регионах на юге и юго-востоке земного шара.

 

Эти пришлые племена между 50 тыс. и 10 тыс. лет назад расселились по огромной территории от Атлантики до Сибири, перебрались через замерзший Берингов пролив в Америку, добрались до Австралии и Океании. Они  известны как  кроманьонцы, получив это название по гроту Кро-Маньон во Франции, где впервые были обнаружены останки этого нового типа человека.  За 30-40 тыс. лет кроманьонцами «был достигнут большой прогресс в технологии, образе жизни и возможностях мышления, чем за предыдущие полтора-два миллиона». (1) Они были непосредственными предшественниками человека современного типа, и, так же как вытесненные ими неандертальцы,  жили охотой и собирательством. Магические приемы неандертальцев, имевшие целью обеспечить удачную охоту, вероятно, получили дальнейшее развитие у  кроманьонцев, потому что  дожили и до исторического времени в форме почитания промысловых зверей и их природных Хозяев. 

Что касается представлений  людей каменного века о загробной жизни и ином мире, можно попытаться хотя бы частично реконструировать их по имеющимся данным. Прежде всего человек  воспринимал себя частью окружающей природы, в которой категории жизни-смерти были переплетены настолько тесно, что не существовало четкой границы между миром живых и миром умерших, и последний мог находиться и на небе, и под землей, на Солнце и на Луне, на звездах и в облаках. В верхний мир - на небо можно было попасть также легко, как и дойти до соседнего озера или леса. Индейцы, к примеру,  считали звезды первым народом,  жившим когда-то на земле, а потом поднявшимся в небо, да и оставшимся там.  Человек легко мог оборачиваться зверем или деревом, а зверь и дерево – человеком.

Такого рода представления просуществовали тысячелетия и в несколько измененном виде дожили до наших дней в сказках, поверьях об оборотничестве и в шаманской мифологии, где камлающий шаман мог «превратиться»  в зверя, птицу или  рыбу для посещения иных миров. Дольше всего сохранялись реликты подобных верований в  похоронных обрядах, о чем свидетельствуют раскопки захоронений, в которых обнаруживались  трупы, завернутые в звериные шкуры. Эта ступень развития архаического мышления в науке носит название тотемизма. Люди считали себя происходящими от определенных видов зверей, птиц,  небесных светил, деревьев и пр. Определяя себя через животных, люди исходили из окружающей реальности: соседство мест обитания, сходный образ жизни – группами, общая пища, а также то, что «люди питались мясом животных, таким образом превращая их тела в свои».(2)

Совокупность этих причин настолько сближала человека с дикими зверями, что представление о происхождении от них не казалось  чем-то невозможным. Иной мир был миром дикой природы, которая окружала временные стоянки древнего человека. Умерший «уходил» в него, превращаясь в зверя – такого же, как и его «прародитель». Миф североамериканских индейцев, приведенный американским антропологом и этнологом Ф. Боасом, наглядно иллюстрирует существование подобных  представлений. Герой становится свидетелем обряда, совершаемого волками. Суть обряда состоит в том, что волки заворачивают внесенный труп в волчью шкуру, укладывают у огня и начинают плясать вокруг него. «Тогда мертвец встает и начинает, качаясь, ходить. Чем дальше пели волки, тем увереннее двигался мертвец, пока не забегал как волк.  Тогда главарь волков, сказал, обращаясь к герою: "Теперь ты видишь, что делается с мертвецами, - мы превращаем их в волков". Волки выучивают героя пляске волков. "Когда ты вернешься домой, научи людей нашей пляске", - говорят ему волки».(3) У индейцев известны пляски медведя, ворона, выдры, собаки, волка, кита и пр. У африканцев - пляски леопарда, различных видов обезьян, слона, антилопы, павлина и других зверей и птиц. "Какую пляску ты пляшешь?" - спрашивали у человека желая узнать какого он рода-племени.

Мифологические представления о загробном мире на этом этапе развития заключались в убежденности в том, что умерев, человек просто менял свою, человеческую, форму на животную, форму предка тотемной группы, чтобы через какое-то время возродиться в человеческом образе. Отсюда проистекают различные табу на вкушение мяса или некоторых частей определенного животного. До обретения вновь своего человеческого облика, умерший в зооморфном облике проводил какое-то время среди своих звериных собратьев. В частности, животные, живущие вблизи кладбищ, считались покойниками, принявшими звериную форму. Предки давали о себе знать криком совы, лаем гиены или стрекотанием кузнечика. Дальнейшим развитием этих представлений стала вера в превращение душ покойников в одомашненных животных.

Человеческий мир стали выделять из природного с переходом к оседлому образу жизни и  началома одомашнивания животных.  Только тогда  начали возникать представления  о «двухчастном» мире: человеческом и природном. Папуасы, верившие в природных духов и в то, что они являются хозяевами местности, своих умерших представляли пребывающими в загробном мире уже в антропоморфном облике, однако, считали, что днем, являясь к людям, они приобретают зооморфный образ или  становятся невидимыми.  Природный же мир духов, благодаря тому, что в него стали входить человеческие духи умерших, стал приобретать сходство с миром человеческим.

Дикие животные продолжали оставаться «животными бога», а вот животные, одомашненные человеком, считались  уже его собственностью и, более того, как бы продолжением человеческой семьи. Такое же разграничение по признаку свой(=мир живых) и природный(=загробный мир)   применялось и для  жилища с его обитателями и окружающей это жилище дикой природы. Наглядное представление о таких взглядах на среду, окружающую окультуренное человеком пространство, дает  вьетнамский этнографический материал. Так,  у народности кату  на внутренние створки ворот наносилось зооморфное изображение предка. Оно означало, что «человек, выходящий за пределы  усадьбы, освоенного, организованного мира, попадает в мир природы и одновременно загробный мир, на что указывает соответствующий знак. У касенгов на внутренней стороне ворот изображена змея, а  на внешней – женщина в позе роженицы: для входящего проникновение в усадьбу – человеческий мир – приравнивается к рождению (соответственно выход – к смерти)". (4)

Одомашнивание животных способствовало дальнейшему развитию представлений о загробном мире, наполняя их новым содержанием. Тотем-зверь преобразился в тотем-животное, место змея, леопарда, орла заняли бык, козел, боров. Изменился и похоронный ритуал в своей форме, оставаясь тем же по содержанию.

 

 

Использованные материалы:

  1. Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого мышления;
  2. Антонова Е.В. Обряды и верования первобытных земледельцев//Религии древнего Востока;
  3. Соколова З.П. Животные в религиях; 
  4. Петрухин В.Я. Человек и животное в мифе и ритуале: мир природы в символах мира культуры//Мифы, культы, обряды народов зарубежной Азии.